* * *
Ни ахматовской кротости,
Ни цветаевской ярости --
Поначалу от робости,
А позднее от старости.
читать дальше
1967
Ну уж кому-кому, а Марии Петровых волноваться о том, "что же будет оставлено"...
* * *
Мастерица виноватых взоров,
Маленьких держательница плеч,
Усмирен мужской опасный норов,
Не звучит утопленница-речь.
Ходят рыбы, рдея плавниками,
Раздувая жабры: на, возьми,
Их, бесшумно окающих ртами,
Полухлебом плоти накорми!
Мы не рыбы красно-золотые,
Наш обычай сестринский таков:
В теплом теле ребрышки худые
И напрасный влажный блеск зрачков.
Маком бровки мечен путь опасный...
Что же мне, как янычару, люб
Этот крошечный, летуче-красный,
Этот жалкий полумесяц губ?..
Не серчай, турчанка дорогая,
Я с тобой в глухой мешок зашьюсь,
Твои речи темные глотая,
За тебя кривой воды напьюсь.
Ты, Мария,-- гибнущим подмога.
Надо смерть предупредить, уснуть.
Я стою у твердого порога --
Уходи, уйди, еще побудь.
Февраль 1934
* * *
Твоим узким плечам под бичами краснеть,
Под бичами краснеть, на морозе гореть.
Твоим детским рукам утюги поднимать,
Утюги поднимать да веревки вязать.
Твоим нежным ногам по стеклу босиком,
По стеклу босиком, да кровавым песком.
Ну, а мне за тебя черной свечкой гореть,
Черной свечкой гореть да молиться не сметь.
Февраль 1934

(Первый слева здесь -- Георгий Чулков.)
Ни ахматовской кротости,
Ни цветаевской ярости --
Поначалу от робости,
А позднее от старости.
читать дальше
1967
Ну уж кому-кому, а Марии Петровых волноваться о том, "что же будет оставлено"...
* * *
Мастерица виноватых взоров,
Маленьких держательница плеч,
Усмирен мужской опасный норов,
Не звучит утопленница-речь.
Ходят рыбы, рдея плавниками,
Раздувая жабры: на, возьми,
Их, бесшумно окающих ртами,
Полухлебом плоти накорми!
Мы не рыбы красно-золотые,
Наш обычай сестринский таков:
В теплом теле ребрышки худые
И напрасный влажный блеск зрачков.
Маком бровки мечен путь опасный...
Что же мне, как янычару, люб
Этот крошечный, летуче-красный,
Этот жалкий полумесяц губ?..
Не серчай, турчанка дорогая,
Я с тобой в глухой мешок зашьюсь,
Твои речи темные глотая,
За тебя кривой воды напьюсь.
Ты, Мария,-- гибнущим подмога.
Надо смерть предупредить, уснуть.
Я стою у твердого порога --
Уходи, уйди, еще побудь.
Февраль 1934
* * *
Твоим узким плечам под бичами краснеть,
Под бичами краснеть, на морозе гореть.
Твоим детским рукам утюги поднимать,
Утюги поднимать да веревки вязать.
Твоим нежным ногам по стеклу босиком,
По стеклу босиком, да кровавым песком.
Ну, а мне за тебя черной свечкой гореть,
Черной свечкой гореть да молиться не сметь.
Февраль 1934

(Первый слева здесь -- Георгий Чулков.)
читала где-то, что там на самом деле не "ты, Мария", а "наша нежность", а Н.Я., дескоть, поправила
А мне вот как раз Мария нравится больше, чем нежность. Как-то большее впечатление на меня производит здесь именно конкретное имя, и не просто имя, а прямое обращение, чем общее, расплывчатое "нежность".
Но я знаю, что многие, наоборот, лучше воспринимают стихи, когда они положены на музыку, когда их поют. И наверное, Фролова делает это хорошо.)
Правда, спасибо за Фролову, я многое с удовольствием послушала.